Тайна перстня Василаке - Страница 86

— Извините, но… взгляд у вас очень тяжелый, — признался я.

— Что поделаешь, взгляд профессионала… Вы не ответили на мой вопрос.

— А, про дела в столице! — стараясь казаться как можно беззаботнее, проговорил я. — Так, по мелочам. Объехать пяток магазинов, выполнить заказы соседей. Провинция, что с нас возьмешь. Да, еще надобно друга навестить. Он — известный музыкант. — Я назвал его фамилию.

— Слыхал, слыхал! — хохотнул Владимир Ильич. — Лады, сделаем так. Я три дня в отгуле, а вы… возьмете на полдня мою машину, сделаете свои нехитрые дела, к вечеру вас доставят прямо на вокзал. Ну, до встречи! — Владимир Ильич с силой пожал мою руку. Уже в дверях вручил визитную карточку. Я не удержался, прочел вслух: «Главное следственное управление. Генерал-майор, Герой России Левин Владимир Ильич».

— Спасибо за гостеприимство, товарищ генерал! — Я дурашливо приложил руку к воображаемой фуражке…

Вот повезло! Машина в моем распоряжении. Развезу письма и… домой, надоело мотаться по чужим городам и весям. Мы тепло, по-приятельски распрощались, весьма довольные друг другом. «Рафик» ждал у ворот дачи. Знакомый водитель, завидев меня, предусмотрительно распахнул дверцу. И мы покатили прочь, к полосатому шлагбауму, за которым начиналась Москва.

Итак, у меня в распоряжении оставалась еще уйма времени до отхода поезда в Старососненск. Мысленно я прикинул, что с письмами разделаюсь, примерно, часа за два. Для виду зайду в пяток магазинов, обязательно посещу Союз писателей, а в оставшееся время навещу Музыканта. Мы же договорились обсудить подробности кипрской одиссеи в Москве, в спокойной обстановке. Заодно и бутылочку «раздавим». При воспоминании о спешном отъезде Музыканта я почувствовал легкую обиду на старого друга, который столь легкомысленно бросил меня в беде.

Но… планы мои неожиданно нарушились, хотя письма я, как планировал, развез по адресам, указанным на конвертах, вручил домашним, из рук в руки, ибо самих адресатов не было дома, хотя, скорее всего, они просто не захотели, чтобы я видел их лица. Потом мы приехали на улицу Воровского, в Союз писателей. Здесь мне явно не повезло, хотел поболтать кое с кем из секретарей, посидеть в знаменитом буфете, стены которого были сплошь исписаны автографами знаменитых писателей, но… шло очередное совещание, проще говоря, перебранка. Я заглянул в зал заседаний минут на десять. Коллеги выясняли бесконечные отношения, нервничали, обливали друг друга грязью. От такого «дружеского» общения с товарищами по перу я давно отвык в своей «губернии». Даже в буфет, где всегда были бутерброды с семгой, идти расхотелось.

Оставалось навестить Музыканта и… на вокзал. Мы подъехали к знакомому высотному дому на улице Куусинена. Я поблагодарил водителя, отпустил с миром к своему генералу. Сам, не пользуясь лифтом, поднялся на четвертый этаж, нажал кнопку звонка. Мне почему-то долго не открывали. Хотел, было, удалиться, однако из-за двери услышал знакомый голос:

— Кто там?

— Дед пихто! Открывай скорее, это я — Банатурский! — душа моя ликовала в предвкушении встречи.

— Алексей? Ты? — Музыкант нехотя и с опаской отворил дверь, на лице его проступила явная растерянность. Не выдержав, оглянулся, будто ждал, когда скроется человек, которого я не должен был видеть. — Мог бы и предупредить о приходе, — недовольно буркнул Музыкант. Таким растерянным и хмурым я его никогда не видел.

— Что, так и будем стоять на пороге? Или мне уйти? Скажи сразу! — Музыкант не ответил. И тогда я, не раздумывая, отодвинул его, шагнул в коридор. Музыкант за моей спиной взволнованно задышал. — Извини, Алексей, но… я с минуты на минуту должен уходить. Понимаешь, очень ответственная репетиция. Мне бесконечно стыдно, все так некстати, еще раз прости.

— У тебя женщина? — понизил я голос до шепота. — Не желаешь отвечать? Твое право. Ладно, прощай!

— Алексей, давай встретимся завтра, прямо с утра! — заторопился исправить положение Музыкант, но я ничего ему не ответил.

…В скором поезде «Москва-Старососненск» мне, наконец, крупно повезло. В купе я оказался один-одинешенек. Крякнув от удовольствия, я достал бутылку «Столичной», приготовленную для Музыканта, взял у проводника стакан, нарезал кружками вареную колбасу, сыр, положил перед собой на газету два банана и приступил к священнодействию. За последнее время люди утомляли меня до тошноты, тянуло в уединение. Понимал: это признак старости, но… от нее, как от смерти, никуда не уйдешь.

…В обстановке взаимопонимания мы чокнулись с проводником, выпили граммов по сто. Служитель поезда, поблагодарив, удалился, а я продолжал тихий запой, решив до прибытия в Старососненск прикончить бутылку. Диковинный желтый кейс, как обученная овчарка, лежал у моих ног, а в нем… в нем таились сокровища, за которые я мог запросто схлопотать срок «на всю катушку». «Нет, врешь, теперь меня голыми руками не возьмешь! — пьяно погрозил я в темный квадрат окна. — Стоит только позвонить в Главное следственное управление и… на проводе будет генерал Левин. А это — фигура! А совсем худо придется, позвоню на остров Кипр, отыщу Васю-грека, мало будет, в Израиль позвоню, Блювштейну. А сколько отныне у меня будет дружков-криминалов, жаль, глупый был, не переписал адреса всех, кому относил письма «с того берега».

Я вдруг как бы со стороны увидел себя за письменным столом. Зримо ощутил, как на белый лист бумаги ложатся торопливые строки, повествующие, как меня лично «катали» по Москве в салоне немецкого микроавтобуса. Куда скажу, туда и едем. И вдруг… будто деревянным молотком ударили по башке, глупой башке. Я даже застонал от досады на себя. Господи! До седых волос дожил, а ума не нажил. Наивный глупец! Разве можно мне поручать серьезные дела? На бумаге я творец, остроумен и смел, а в жизни… Шариков, и тот бы сообразил, что к чему, зато я — криминальный писатель, действовал, как профан, как постовой милиции. Расслюнявился, обрадовался знакомству с генералом милиции, забыл, с кем имею дело, потерял бдительность, а ведь именно о бдительности толковали мне и на Кипре, и в Израиле.