— Откуда ты мог читать роман? Его только в Москве и Киеве издавали.
— Из вашей столицы и переслали, — нисколько не смутился Василаке, — и жена моя слушала, правда, в переводе.
«Сплошной ребус, — подумал я. — Все перепуталось донельзя. На Кипре читают мой роман, ведут некую сложную игру, а я, простофиля, никак до сути не доберусь».
— Вася, будь другом! — как можно проникновенней проговорил я. — Скажи, кто меня на Кипр вызвал, «они» или «вы»? Извини, или «ты»?
Ответить Василаке не успел. Его остановил мягкий телефонный звонок. На крохотном пульте вспыхивал и гас красный сигнал.
— Международная! — пояснил Василаке. — Придется подождать. — Он вернулся к столику, на котором стояли разноцветные телефоны, взял плоскую белую трубку, похожую на пульт управления. Чуть приподнял, к уху прикладывать не стал. И тотчас, к моему изумлению, на крошечном экране высветился силуэт человека явно азиатского типа. И Василаке неожиданно для меня заговорил с абонентом по-японски. Это я понял по слову «конничива» и по тону разговора.
Кроме отдельных слов и фраз японского языка я не знал, хотя и жил два года среди японцев на Южном Сахалине, поэтому пока хозяин разговаривал, я воспользовался паузой и стал осматриваться, хотелось, наконец, окончательно придти в себя, расслабиться, попытаться предугадать ход дальнейших событий. Однако ничего путного в голову не приходило. Мысли крутились вокруг нашей первой встречи с Василаке. Сколько воды утекло, какие шутки сыграла с нами жизнь. В подлунном мире все давным-давно открыто. И построено буквально все на двух противоположностях: «да» и «нет», свет и тьма, нищета и богатство, сила и слабость, болезнь и здоровье, «за» и «против», ум и глупость. Даже на том свете две грани: ад и рай. Так и у нас: Василаке был гоним и беден, стал знатен и богат. Отныне он не тот черноголовый помощник моториста, юнец, которого жалела и подкармливала вся команда. А тогда… зверобои, люди бывалые, прошли Крым и Рим, воду, огонь и медные трубы. Они-то понимали, что значит провести два года в концлагере, да, вдобавок, в советском лагере, за спинами которого ГУЛАГ. Теперь судьба повернулась к Васе сияющим ликом. Люди, подобные господину Василаке, нынче зовутся «сильными мира сего», хотя обычно предпочитают сами находиться в тени, зато по мановению их пальца, по их указке меняют президентов и правительства, устраивают под самыми благовидными предлогами перевороты. О, люди-тени — самые страшные злодеи. Недаром эти тайные рыцари плаща и кинжала всегда представлялись нам людьми без чести и совести, ибо как может богач, капиталист, быть честным? Честные только бедные, угнетенные и… большевики.
Прошли годы, пропагандистские истины давно забылись. Так, Василаке приятно разочаровал меня. Капиталист, угнетатель, а какой приятный человек и собеседник, не утратил способности быть простым и приветливым, помнил добро.
И еще одна истина припомнилась мне: все уравнено, взвешено, там, наверху: кто в детстве или юности перенес много страданий, в зрелом возрасте или старости все возместится сторицей, и, наоборот, у кого было счастливое детство, придет печальная старость. И еще: если в семье кто-то из родителей рано умер, дети обязательно доживут и свои, и родительские годы. Недаром сказано философами: добра и зла в природе одинаково. Жизнь — полосатая зебра, периоды счастья чередуются с циклами бед и поражений.
…Экран над аппаратом Василаке наконец-то погас. Хозяин положил трубку на золоченый рычажок, кивнул мне, как доброму другу:
— Ну, Дылда, айда в столовую, пока меня снова не затребовали, — Василаке прекрасно говорил по-русски, не забыл язык.
В просторной столовой, точь в точь скопированной с Овального кабинета Президента Соединенных Штатов, благоухали цветы, в углах — огромные напольные вазы, цветы были и на столе, и на подоконниках. Но особенно великолепен был стол, сервированный на три персоны. Я подумал, что с нами будет обедать жена хозяина, но, скорее всего, Василаке ждал важного гостя и хотел меня с ним познакомить.
— Обрати внимание, Дылда, — мягко проговорил Василаке, — этот стол необычен для вас, россиян. Смотри, например, тебе нужно достать салат с другого конца стола. В России просто просят передать тарелку, а у меня… — Он ловко крутанул стол и остановил его в том месте, где было нужное блюдо.
— Удобно и практично, — заметил я, оглядывая стол, чувствуя, как зарябило в глазах — столько тут было кушаний. А посуда… тарелки, чашки, блюда, изогнутые вазочки и крохотные пиалки — настоящий музей хрусталя, фарфора и фаянса. Я не мальчишка с безымянной улицы, прожил долгую, интересную жизнь, всякого нагляделся, но подобной, бьющей напоказ роскоши, видеть еще не приходилось.
Однажды, находясь в служебной командировке в Китае, мне довелось обедать в храме пекинского парка Ихеюань. В столовой легендарной богини Нюивы, той самой, которая, по преданию, заделала дыру в солнце, спасая землю, нам к столу подали ровно тридцать три блюда. Но, клянусь, на обеде у господина Василаке блюд было явно побольше. Я никак не мог понять, к чему эта демонстрация — причуды богача или нечто иное.
— Не подумай, дружище, будто я каждый раз так обедаю! — Василаке легко прочел то, что было написано на моем лице. — Сегодня — воскресенье, вот и решил побахвалиться перед тобой, оказать искреннюю любезность. Догадываешься, почему?
— Понятия не имею! — Я пожал плечами. Кто их разберет, богачей. Жизнь их за гранью моего понимания.
— Сначала признаюсь: сегодня утром, ожидая твоего прибытия, я неожиданно припомнил крохотный эпизод тридцатилетней давности.